Героиня романа Ирины Кудесовой «Там, где хочешь» – молодая художница, увлекшаяся мангой. Она приехала в Париж из российской глубинки, и этот город вскружил ей голову. А дальше — приобретения и потери, поиск любви, попытки выжить, встречи…
Роман Ирины Кудесовой «Там, где хочешь» можно смело называть франко-русской книгой,
Ирина Кудесова нашла свою точку отсчета, историческую и эмоциональную, роман как бы разбит на две невидимые жизни : до и после. Развивая сюжет автор переходит невидимую границу прошлого и настоящего, возвращаясь из французской действительности в воспоминания детства, оставленные в той другой покинутой стране, и даже не России, и не в СССР, а просто другой несуществующей стране, может просто стране, где когда мы были счастливы.
Ирина Кудесова, не задаваясь такой целью, затрагивает в романе очень серьезную проблему, проблему смешанных франко-русских браков.
Героиня романа Ирины Кудесовой «Там, где хочешь» – молодая художница, увлекшаяся мангой. Она приехала в Париж из российской глубинки, и этот город вскружил ей голову.
А дальше — приобретения и потери, поиск любви, попытки выжить; встречи — иногда банальные, иногда удивительные. И Япония, которая все время где-то рядом, и эти «странные» французы, у которых все немного непохоже на то, к чему привыкла героиня.
Что не мешает им искать «русских жен» – у каждого свои мотивы. А вот француженкам совсем непонятны эти самые «русские жены»… И каждый в романе чего-то ищет. Чего-то? Радости. Этого солнечного «там, где хочешь».
ИРИНА КУДЕСОВА «ТАМ, ГДЕ ХОЧЕШЬ», роман. Издательство «АСТ», 2011
Там, где хочешь… Будто начали фразу и не окончили… Просто после слова «хочешь» можно поставить любой глагол. Но самым универсальным из них окажется глагол «быть». Там, где хочешь быть. «Быть» – не всегда значит «присутствовать физически»,
хотя и это. Но тут речь идет, скорее, не о точке на карте, а о состоянии. «Там, где хочешь» – место, где тебе хорошо. Именно тебе — ведь у каждого свой рецепт радости.
Но пойди отыщи это «там»… Впрочем, если действительно ищешь, оно и само может тебя найти.
ОТРЫВКИ ИЗ РОМАНА
По приезде Марина остановилась в дешевеньком отеле: взобралась по скрипучей винтовой лестнице на самый верх, открыла перекошенную дверь. За дверью оказалась
комнатка, совсем маленькая, стены – вот глупость! – выкрашены фиолетовой краской: ощущение, что ты попала в табакерку… И не Марина ты вовсе, а щепотка табака – сейчас раздвинется потолок, гигантские пальцы нырнут в комнату: где там моя
понюшка? – схватят, засунут в огромный нос, ноздря как пещера, да еще и мохнатая, щекотно и противно, замечешься, запутаешься в волосинах – скорей бы чихнул!
Нет, лучше не воображать такие ужасы. Отдернула занавеску и застыла: за окном были крыши. Серые крыши, прошитые на стыках; долгие аллюминиевые удавы, оголодавшие без ливней; высохшие дождевые желобки; короткие столбики каминных труб – стайки замерших на задних лапах сусликов: «Кто там, кто там»? Ее первый
парижский рисунок: аллюминиевые удавы и кирпичные суслики, тушью.
Знакомым Анькиного отца Марина наоставляла сообщения на автоответчиках. Дозвонилась до одного господина – он сбежал во Францию в советское время, жил в Париже непонятно на что, то есть, понятно – на дотации. «Проныра, – отрекомендовал
его Анькин отец, – может научить житейской мудрости, в чужой стране оно полезно».
Проныра согласился встретиться, но пришлось ехать к нему на окраину, там и гуляли.
Потом он надумал выдвинуться в город – в его Бобини неинтересно гулять оказалось. Господин проскочил в метро без билета, прилепившись к Марине и обманув безмозглый турникет. «Это тоже из науки выживать!» – прокомментировал. Прошлись по большим бульварам, grands boulevards – приятно бродить не одной. Завернули в забегаловку, господин заказал себе сендвич, покосился на Марину и попросил второй. Марина поблагодарила. Господин ссыпал сдачу в карман и заметил, что во Франции каждый сам за себя платит. Марина засуетилась, но господин досадливо махнул рукой: что уж теперь. Марина еще раз поблагодарила. Расхотелось есть сендвич и гулять тоже
расхотелось. Через полчаса она сказала, что ей пора, и господин спустился вместе с ней в метро, а там снова прилепился сзади, мороча голову турникету.
Предложил ей встретиться на Сен-Мишеле, у Фонтана Влюбленных. Никто не влюблен, но фонтан располагает к романтическому настрою. Хотя, он оказался
бессилен, когда кикиморы из Интернета на встречу заявились. Сейчас другое.
Мечтательная провинциалка, художница с солнечными глазами – все ей интересно, живая, смешливая. Подумал и погладил белую рубашку.
…Ну мама и притащила его на свою голову домой, где жила с бабушкой. После рождения Марины совместная жизнь молодых не задалась, отец захватил одну комнату из двух и начал держать оборону. Холодильник был поделен – не дай бог с его полки
колбасу взять.
За коммунальные услуги и телефон он не платил, мотивируя это тем, что мама с бабушкой не платят за свет в мастерской. Ютились втроем в одной комнате, к отцу заходить разрешалось исключительно в целях уборки. Он так и говорил, отправляясь к
своей матери в деревню: «Ко мне – чтобы ни ногой, понятно? На кровати не спать, ни к чему не прикасаться». А дальше задумчивое: «Но окна и полы у меня вымойте».
В раннем детстве Марина знала – у отца случится «инфарт», если его нервировать. Потому что «инфарт» – вещь наследственная, а у бабушки, его мамы, это уже было. Ну и еще потому, что гении долго не живут, а пока живут, ходят по острию ножа. Очень он Высоцкого любил цитировать. Если мама замечала вслух, что из
кошелька пять рублей пропали, в ответ несся крик: «Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души»! «Еще бы, коли душа в пятках…» – бросала мама. Трусоват был отец. Из той же оперы: затаится за дверцей холодильника, и ну подъедать что плохо лежит. У самого полка пустая, там или батон колбасы, или ничего. Бабушка на него шикнет, а он хватает ножик, сует ей в руки, вопя: «И нож – в него! Но счастлив он висеть
на острие, зарезанный за то, что был опасен!»
И этот постоянный ор в квартире, все Маринино детство. Или он орет, или телевизор из его комнаты. Идет в туалет, звук – на максимум, дверь – нараспашку (комнатная). Новости ему надо слушать, вести с полей страны или другую советскую муть. И попробуй звук уменьши – такой ор из сортира, что лучше уж вести с полей.
Это годами длится, бесконечное безумие. На просьбу помочь по дому – шипенье: я полотно три на три метра пишу, а вы нервы треплете! Мне покой нужен, вдохновение! У меня сердце! Шедевр свой он два года как «пишет», под слоем пыли не видать, что
намалевано. «Сердце» же проверять отказывался наотрез, но мама оттащила-таки его к кардиологу. Результат обследования: здоров, пахать на нем можно. Вышел из клиники
злой: врачи – дебилы, двоечники, человека в предынфарктном состоянии от нормального не отличают. Надо коньяка хлебнуть, разволнуешься тут с этими недоумками в халатах, сердце не выдержит. В девяностые его картины «пошли». Появились заказчики, платили прилично.
Маму, как других инженеров на заводе, сократили, и она попала от отца в полную зависимость. Хамил безбожно, упивался властью, деньги давал, но самый минимум…
Девушка переходит с ломаного французского на ломаный английский. Выясняется, что ее зовут Лена, муж дает денег в обрез, на самое необходимое. Но это ничего. Рассказывали про одну, в Париже живет: ей в день полагается два билета на
метро – на языковые курсы съездить. И – ни сантима. Занятия идут четыре часа, в перерыве все покупают шоколадки и печеньица в автомате, а она хлеб с маслом жует, из дома.
– А зачем за жлобов замуж идти?
Кто ж знает заранее, жлоб или нет…
Да как не знать! Если с гнусным чучелом расстаться не может, если из-за горячей чашки, на стол поставленной, визг поднимает (след!), если даже за мороженое не предложит заплатить – вот он, голубчик.
– Мы общались по Интернету… А потом он предложение сделал.
– Вы его далеко послали?
– Я уже с документами приехала…
Вероника протянула кассирше деньги за молоко.
– Но вы виделись до этого?
– Да! Он один раз ко мне в Харьков приезжал.
– Раркаф – это где?
Из магазина вышли вместе. Лена посмотрела просительно:
– Может, зайдете в гости? Я тут рядом живу.
Вероника растерялась. Кто ж посторонних домой приглашает.
– Да нет, спасибо.
– Может, погуляем? Я совсем одна, никого не знаю. Весь день свободна…
Вероника шла из лицея: рабочий день окончен, почему бы не послушать всякости.
– Ну давайте в кафе сядем? – кивнула на забегаловку через дорогу. И видя, что
собеседница колеблется: Не гулять же с соевым молоком!
В этот день Вероника узнала, что существуют параллельные миры. По крайней
мере, один, точно.
В конечном варианте письмо гласило: «Привет, Катья! Меня зовут Альберто. Я француз. Я друг Марины. (Дальше шло «хау ар ю».) Я хочу побольше узнать о тебе. Я люблю путешествовать и читать, также люблю музыку (подумал и приписал: «и живопись»). Я знаю, что ты любишь играть на пианино, Катья. Напиши мне о себе,
Катья. До скорого. Альберто. P.S. С Новым годом!» Марина сказала, что у русских случился «old new year», не понял, он все-таки старый или новый, темное дело.
Фотографию просить не стал. Решил применить тактику непреследования. Ты не бежишь за женщиной, вывалив язык и потея, а прогуливаешься в стиле Дениса, руки в карманы, только краем зрения следя за объектом. Тебе вроде бы все равно.
Сейчас – всё. Ничто ее туда не вернет. Ничто не вырвет ее из этой радости: быть там, где хочешь, с тем, с кем хочешь. Ничто не выудит из паутины улиц с дивными, странными названиями – как-то искала Новый мост и оказалась на улице Сухого Дерева;
бродила по кварталу Марэ, отводя глаза от однополых парочек, оккупировавших террасы кафе, и наткнулась на улицу Плохих Мальчишек; а недалеко от кинотеатра, где смотрели с Корто «Говори с ней», набросала в блокноте улочку Радуги. Гулять начала едва потеплело. И казалось, что город мягко подшучивает над ней: возле монпарнасского кладбища она обнаружила Адов проезд, а недалеко от Восточного вокзала – Райскую улицу; отсюда дотопала до улицы Бога и была разочарована: Бог
оказался всего лишь генералом, героем битвы 1859 года при Сольферино. Подойдет такой генерал, протянет руку: «Бог. Очень приятно»… Отыскала два тупика: Сатаны, в двадцатом округе, и Двух Ангелов – недалеко от бульвара Сен-Жермен. Шла без карты
и попадала на улицы Обезьян, Ножниц, Камушка, Деревянного меча или Кроличьей Мельницы. Но самым любимым названием оставалось это: улица Золотой Капли, в шумном квартале Барбес. И прошлое, которым дышала телефонная трубка, казалось
немыслимым, недопустимым в жизнь. Ее будто болтало, болтало по морю и наконец прибило к этому городу, к этому человеку. А все прочее осталось на другом конце земли, забылось, ее там больше нет.
Два года назад пятидесятисемилетний Бернар зарегистрировался на сайте знакомств и вступил в ожесточенную переписку, подыскивая «молодую, без ребенка и без амбиций». Тех, кому за тридцать – заворачивал: «форму теряют». Бернар жил в однокомнатной квартирке в престижной части семнадцатого округа, работал в туристическом агентстве неподалеку от дома и грозился все бросить и поселиться в Москве, куда регулярно катался на смотрины. Русский язык учил с год, но кроме «здравуйтие», «миниазавутбернар» и прочей мелочи ничего не мог изречь. Еще где-то подцепил «идинакуй» и вворачивал, когда был несогласен. И хохотал.
…А песня Сержа Ламы «Je suis malade» за душу схватит кого угодно, только не Корто. Слушала ее, когда Вадим исчез. Изводила себя. В этом была сладость: дойти до дна отчаяния. «Я не вижу снов, у меня больше нет прошлого. Без тебя я как ребенок в
спальне детского приюта, и моя кровать – перрон вокзала, с которого ты уезжаешь. Я болен, я так болен – как по вечерам, когда мать уходила, и меня затопляло отчаяние. Я пью по ночам, но не чувствую вкуса, и на всех кораблях полощется твой
флаг, я не знаю, куда бежать, ты повсюду… Я болен, я так болен…» Именно это и говорила Анька: «Марина, ты больна. Болезни проходят». Да, как горячка – почему он
ушел? Лишь бы узнать, почему! Сорвалась в Москву… В Москве стала пить, не чувствуя вкуса, пытаясь заглушить пакостного попугая: почему-почему-почему… Неужели он,
Корто, не знал этого озноба? Заявил: «Орать «я бо-олен!» может только действительно больной». Денис, болен – это не от слова болезнь, а от слова боль. Неужели ты не знал
боли, от которой хочется закричать?
Откуда только она свои завиральные идеи берет. Всегда говорил: у тебя в голове два одиноких нейрона как встретятся после долгой разлуки, сразу какую-нибудь ересь на радостях выдадут. Вот свеженькое: «А если меня автобус переедет, ты со мной не
останешься?» То ли утвердительно, то ли со знаком вопроса. Поинтересовался: «А ты? Если автобус выберет меня?» С этими автобусами никогда не поймешь – кого им надо.
Говорит: «Я – останусь», весомо так. Иными словами – «А ты – нет. Отморозок». И такой во всем этом скромный трагизм, прямо чуть было не прослезился.
Подружка ее выскочила за старпера и уверяет, что будет с ним возиться до одра смертного, увлекательное занятие. Старпер неадекватен, жрет таблетки, у него «умственная болезнь». От таблеток он вечно полусонный, глаза прикрыты, в щели – потухший взгляд. Как его на работе держали, непонятно. Выслуга лет, не иначе.
И этот овощ умудрялся чатиться с тьмой российских мамзелей. Хотя
неудивительно: мамзели жаждали квадратных метров на Елисейских полях. Были бы метры, любовь приложится (на стороне). Кстати, с ними-то, квадратными, у него все в
порядке. Ксения это быстро просекла, а чем он овощнее, тем ей проще. Дитятко у нее с осени в приличную школу пойдет, овощ подсуетился, глаза временно раскрыл, Вий
такой. «Поднимите мне веки, я школу выберу». Теперь катят баллоны на дочь Вия. «Мы ее хотели любить, а она нас ненавидит». О какой любви вы говорите, непрошеные? Вий
того и гляди с веками не справится, пачки купюр метили дочке в карман. Сейчас же опасность налицо. Папочка примет горсть таблеток и в беспамятстве отпишет молодой
жене всё. Ныне семейство мучает вопрос: на кого он оформит купленную квартиру?
Но Вий тоже не промах. Брачный контракт заключил (Ксения, понятно, не хотела, домой грозилась уехать), ничего ей не должен, выползает шоппинговать под ручку с
молодой женой, красота. Продавщицы жену за дочь принимают, комплименты отвешивают, но тут самое время приспустить веки: ушел в себя, не слышу, ну да, еще и глухой, вам-то что? А ведь тоже про «амур» поет. Все хорошо устроились
0 commentaires